Пропущено сквозь память
Известный журналист Ирина Баринова презентовала книгу «Когда Чита была Москвой сибирской».
– Это книга о нашем замечательном городе. О том, как Чита начиналась. В основном, о событиях начала ХХ века. Канализация, водопровод, извозчики, первые автомобили, первый самолет. Я рассказываю о походах читинцев по магазинам, о взаимоотношениях с полицией, о том, как в жизни горожан появились электричество, телефон, дачи и прочие «новшества», где наши предки отдыхали, в каких парках гуляли, в какие ходили рестораны, как встречали новый год, как отмечали Пасху. О том, какие известные артисты посещали тогда Читу. Очерки эти не просто краеведческие – в них много маленьких заметок из «Забайкальской нови» прошлого века, а ещё они «пропущены» сквозь мою память и память моих близких, – рассказала Ирина Степановна.
Отрывок главы «Дом детства моего» автор еще осенью разместила на своей страничке в соцсети.
«Промышленник и коммерсант Яков Ефимович Окулов много полезного сделал для нашего города. Например, открыл производство мраморно-цементных, железобетонных и асфальтовых плит, подоконников и прилавков, владел заводом кож, а в 1911 году на углу Амурской и Якутской (ныне Н. Островского) по проекту архитектора Фёдора Пономарёва построил здание, которому предназначено было стать гостиницей «Окуловское подворье».
Это была первая в Чите гостиница, оснащённая электроосвещением, паровым отоплением, канализацией и даже с ванной почти в каждом из шестидесяти номеров.
Но пришли лихие времена, и Окулову пришлось бежать в Маньчжурию. Здание было национализировано и последовательно передавалось под размещение управления «Дальцентросоюза», гостиницы «Транспортно-потребительское подворье», бюро военных кооперативов, общества потребителей Забайкальской железной дороги.
Позже здесь властвовал особый отдел НКВД, и в подвалах бывшей благоустроенной гостиницы развернулись тюремные казематы, где были замучены сотни безвинных душ, в том числе деды моего мужа – Алексей, Пётр и Дмитрий Масаловы.
Ирония судьбы: в 1935 году в «пыточное» здание переехал театр кукол, куда мальчишкой бегал мой папа. В 1940-м здесь разместился Дом актёра, где позже отцу уже доставались настоящие роли.
Теперь позволю себе небольшое отступление, потому что Окуловский дом мне особенно дорог: здесь много лет, в полуподвале, была маленькая однокомнатная квартирка, где жили мои дедушка и бабушка – Дроздовы Иван Данилович и Лепестинья (слышали вы когда-нибудь такое редкое имя?) Максимовна.
За стенами квартиры как раз находились те самые НКВДэшные пыточные. Можете представить, что слышали мои деды? В 1950 году отец, Степан Иванович Дроздов, привёл в эту квартиру маму – Надежду Михайловну. Позже мама рассказывала, как в 50-х годах из подвалов вытаскивали тяжёлые, она говорила «каменные», лавки. Когда-то их перенесли сюда из знаменитых бань, в старину открытых у Банного озера. Лавки те, по маминым словам, были чёрными от запекшейся крови.
Семья наша жила в бараке на улице Ингодинской, возле тюрьмы, но у «бабы-деды» я бывала настолько часто, что считала дом своим. Маленькой я, конечно, не знала его страшных историй. Крошечный двор тогда казался огромным. Помои выливались прямо с обрыва, зимой замерзали, и мы катались с этой горы – девчонки на фанерках, мальчишки на самокатах. Много ли надо было тогда для счастья? Сейчас обрыв прикрыл бетонный забор, а 50 лет назад мы летели вниз, и казалось, что в полёте можно перепрыгнуть через деревянные домишки – прямо к Банному озеру…
Помню, мне года четыре, брату Серёге – 11. Как-то летом мы, считая ступеньки, спустились вниз, к озеру. Там, на крыльце бани, всегда сидел старенький китаец с седенькой бородкой, которого все звали «ходя». Он торговал редиской, луком и самодельными «петушками» – леденцами на палочке. Брат купил мне за пять копеек самого красивого, большого, ядовито-купоросного цвета, «петуха».
Обратно мы шли медленно – и ступени крутые, и я «тормозила», потому что по ходу разглядывала своего прозрачно-изумрудного «петуха» – его чёткий клюв, выпуклый глаз и лихой гребень. Я даже ни разу не успела его лизнуть, как путь нам преградили местные пацаны. Им было, наверное, лет по 15–16, и их было много. В округе их боялись, ходила слава, что и пырнуть могут, выдёргивая сумку. Сумок у нас не было. Они вывернули у Серёги карманы, забрали какие-то копейки, замечательный перочинный ножичек – дедов подарок и, главное, «зоску»!
В «зоску» играли мальчишки, подкидывая боковой стороной ступни. Целые соревнования устраивали, кто дольше не уронит. Битка эта у брата была самая лучшая во дворе: кожаная, с медвежьей шерстью и наплавленным внутрь свинцом. За любимую «зоску» брат кинулся в бой, но быстро получил по сопатке, да и я висла на руках, мешала отбиваться. Самый длинный грабитель выдернул из моих рук леденец, и я закатила такой рёв, что пацаны ретировались. Мы медленно поднимались по лестнице, я тихонько плакала: и «зоску» было жалко, и ножичек, и зелёного «петуха», но больше всего брата, утирающего рукавом разбитый нос…
«Зубы целы?», – сурово спросил дед. «Охи-ахи» и прочие «сантименты» в семье не приветствовались.
Мы жили тогда трудно и не всегда сытно, но это была самая печальная история моего детства на улице имени дедушки Калинина, бывшей когда-то и ставшей снова Амурской…»
Виктория Сивухина
Фото автора
